Ночь длиною в жизнь - Страница 24

Мне чуть башку не снесло: Рози все-таки шла ко мне. Если так, то записка означает, что Рози направилась к номеру шестнадцатому тем маршрутом, который показал Кевин. Чемоданчик означает, что она не дошла.

— Пошли, — сказал я Кевину, который продолжал щелкать («…понимаешь, у нее самые большие буфера в…»). — Поиграем там, где мама запрещает.

Номер шестнадцатый оказался в совершенно плачевном состоянии: на ступеньках крыльца глубокие борозды — рабочие вытаскивали камины; кованые перила кто-то уволок, или Король Недвижимости их тоже продал. Гигантская вывеска «Строительные работы П. Дж. Лавери» рухнула вниз, к подвальным окнам; никто не почесался вернуть ее на место.

— Что будем делать? — поинтересовался Кевин.

— Сориентируемся на месте, — неопределенно ответил я. Мы шли по следу Рози, пытаясь понять, куда он нас приведет. — Там разберемся, да?

Кевин пинком распахнул дверь и, нагнувшись, осторожно вгляделся в сумрак.

— Главное — в больницу не загреметь.

Прихожую пересекали причудливые тени, переплетающиеся там, где призрачный свет сочился со всех сторон: из неплотно прикрытых дверей пустых комнат, через грязное стекло лестничной площадки, сверху, из лестничного колодца — вместе с холодным сквозняком. Я достал фонарь. Я хоть и не участвую больше — официально — в оперативной деятельности, но по привычке готов ко всему. Я и куртку кожаную предпочитаю потому, что она никогда не оттопыривается, а в ее карманах умещается все необходимое: Дактилоскопическая Диди, три пластиковых пакетика для улик, блокнот и ручка; перочинный нож, наручники, перчатки и плоский, мощный фонарь. Полицейский «кольт» в специальной кобуре удобно прячется на пояснице, за ремнем джинсов, подальше от посторонних глаз.

— Серьезно, — сказал Кевин, с подозрением разглядывая темную лестницу. — Мне это не нравится. Тут чихнешь — и все рухнет.

— Мне в отделе имплантировали радиомаячок в шею. Нас откопают.

— Правда?

— He-а. Кев, возьми себя в руки, ничего с нами не случится. — Я включил фонарь и вошел в номер шестнадцатый.

Вокруг нас колыхались облачка пыли, копившейся десятилетиями, ступени зловеще скрипели, но выдержали. Я начал с гостиной верхнего этажа — там я нашел записку Рози, и там, если верить моим родителям, поляки обнаружили чемоданчик. Громадная зазубренная дыра осталась на месте вывороченного камина; стену рядом испещряли поблекшие надписи, разъяснявшие, кто плюс кто, кто гей и кому куда следует отправиться. На камине, отправленном куда-нибудь в роскошные особняки Боллсбриджа, остались и наши с Рози инициалы.

На полу высились груды мусора: пивные банки, окурки и пустые пакеты, и все под толстым слоем пыли — теперь у ребятни есть места получше, и деньжата водятся; приятно, что к мусору добавились использованные презервативы. В наше время они были под запретом; если повезло попасть в ситуацию, когда они пригодились бы, ты брал риск на себя и следующие несколько недель сидел как на иголках. Все углы под потолком затянула паутина; в щелях оконных рам свистел холодный ветер. Со дня на день эти окна исчезнут, проданные какому-нибудь мерзкому дельцу, жене которого захотелось немного восхитительной трогательной старины. Я сказал почему-то тихим голосом:

— В этой комнате я лишился невинности.

Кевин посмотрел на меня, собираясь задать вопрос, но сдержался и заметил:

— Для скачек есть масса мест поудобнее.

— У нас было одеяло. И потом, удобство — не главное. Я бы не променял эту дыру на пентхаус «Шелбурна».

Кевин поежился.

— Господи, жуткое место.

— Считай, что это атмосфера. Путешествие по волнам памяти.

— Имел я это путешествие! Я стараюсь держаться подальше от волн памяти. Ты же слышат Дейли. Помнишь воскресенья в восьмидесятые? Тоска, да и только: месса, а потом этот чертов воскресный обед — вареный окорок, жареная картошка и капуста!

— Сладкое не забудь. — Я провел лучом фонаря по половицам: несколько небольших дыр, несколько расщепленных концов, никаких следов ремонта — да тут любая починка торчала бы как больной палец. — Мусс «Радость ангела», год за годом, на вкус как известка с клубникой, а попробуй не съесть… «В Африке дети голодают!»

— Ага. А потом целый день нечем заняться, мерзнешь без толку на перекрестке или в кино смотаешься, если повезет, а иначе сиди с предками… По телику вообще ничего, кроме очередной проповеди о том, что от контрацепции слепнут, — да и то приходится крутить чертову антенну, пока сигнал поймаешь… Иногда к вечеру воскресенья я так изводился от скуки, что начинал мечтать о школе.

На месте камина ничего не осталось; в дымоходе — птичье гнездо наверху и многолетние потеки белесого помета. Чемоданчик в дымоход помещался с трудом, тело взрослой женщины упрятать туда невозможно даже на время.

— Жаль, братишка, что ты тут не тусовался. Такие дела творились — секс, наркотики, рок-н-ролл!

— Пока я дорос до всех дел, сюда уже никто не ходил, одни крысы шастали.

— Как же без них! Они добавляли атмосферы. Пошли дальше.

Я двинулся в следующую комнату. Кевин не отставал.

— Микробов они добавляли! Ты уже смылся, а тут по всему дому кто-то ядом посыпал — Псих Джонни, наверное; он всегда ненавидел крыс, потому что побывал в окопах или где там… В общем, крысы заползли в стены помирать… Вонь стояла — хуже, чем в свинарнике. Мы бы померли от тифа.

— По мне, так нормальный запах. — Я снова обшарил фонариком все вокруг, подозревая, что тупо гонюсь за прошлогодним снегом. Одна ночь с любимыми родственниками — и пожалуйте, безумие обволакивает меня со всех сторон.