Ночь длиною в жизнь - Страница 75

— Приветики, Мельда! — Я одарил ее своей лучшей улыбкой, напоминая о былой крепкой дружбе. Имельда мне всегда нравилась. Разумная, неугомонная девчонка, едкая и нервная — и неудивительно: постоянного отца сменила череда временных, зачастую женатых — и не на матери Имельды; в те времена это имело значение. В детстве Имельде постоянно приходилось заступаться за мать. Большинство из нас, так или иначе, жили в стеклянных домах, но безработный алкоголик в качестве отца считался куда меньшим злом, чем мать-потаскуха.

— Я слышала про Кевина, упокой Господи. Горе-то какое, Фрэнсис!

— Упокой Господи, — согласился я. — Вот, подумал, раз уж оказался в этих местах, навещу старых друзей.

Я замер на пороге. Имельда бросила беспокойный взгляд через плечо, но я не пошевелился, и деваться ей было некуда.

— У меня не прибрано… — предупредила она.

— Думаешь, меня это волнует? Посмотрела бы на мою берлогу. Я так рад тебя увидеть! — произнес я, скользнув в дверь.

Квартира не выглядела как загаженный хлев, но я понял, на что Имельда намекала. У Мэнди мне хватило одного взгляда, чтобы понять: вот довольная женщина; ее жизнь хоть и не вечный праздник, но такая, какая ей нравится. С Имельдой все иначе. Гостиная казалась даже меньше, чем была на самом деле, потому что повсюду валялось барахло: на полу у дивана — грязные пластиковые стаканы и картонки от китайской еды навынос, на батареях какие-то женские причиндалы разных размеров, запылившиеся стопки коробок от пиратских дисков по углам. Отопление работало на полную мощность, а окна давно не открывались; в воздухе стоял густой запах сигарет, еды и женщин. Все, кроме телика-переростка, следовало бы заменить.

— Замечательная квартирка, — сказал я.

— Дерьмо, — отрезала Имельда.

— Я рос в худшей.

— И что? — Имельда пожала плечами. — Эта все равно дерьмовая. Чаю хочешь?

— С удовольствием. Как поживаешь?

— Сам погляди, — бросила она, уходя на кухню. — Садись там.

Я нашел на диване непродавленный участок и уселся.

— Я слышал, у тебя дочки?

Имельда замерла с чайником в руках.

— А я слышала, ты теперь в полиции.

Я уже привык к беспричинным приступам гнева, накатывающим, когда мне сообщают, что я превратился в легавого; они бывают даже полезны.

— Имельда! — обиженно воскликнул я. — Ты серьезно? Ты решила, я пришел насчет твоих девчонок?

— Мало ли… — неопределенно заявила Имельда. — Они ни в чем не виноваты.

— Я не знаю даже, как их зовут. Я спросил без всякой задней мысли. Да вырасти ты хоть целый клан Сопрано! Надо же, я просто заглянул по старой памяти, приветики и все такое… А ты меня гнобишь, мол, я не тем на жизнь зарабатываю. Так бы сразу и сказала, я б свалил. Честно.

Губы Имельды неохотно дернулись, и она включила чайник.

— Фрэнсис, а ты все такой же, вспыльчивый, как порох! Трое у меня: Изабель, Шанья и Женевьева. Все три — кошмарный ужас, подростки… А у тебя? — Что характерно, ни слова про отца — или отцов.

— Девочка, — ответил я. — Девять лет.

— Ой, у тебя все еще впереди, спаси тебя Господь. Знаешь присказку: сыновья рушат дом, а дочки рушат голову? Чистая правда, скажу я тебе.

Имельда положила чайные пакетики в кружки. Глядя, как она двигается, я почувствовал себя старым.

— Ты все еще шьешь?

— Господи, да когда это было! — насмешливо фыркнула она. — Я ушла с фабрики двадцать лет назад. Сейчас перебиваюсь по мелочам. В основном уборкой подрабатываю.

Имельда искоса взглянула на меня — в боевой готовности, если я вдруг припас комментарии.

— Иммигрантки из Восточной Европы берут дешевле, но кое-где еще требуют, чтобы английский знали. Я в этом смысле подхожу.

Чайник закипел.

— Про Рози, наверное, слышала? — спросил я.

— Да, слышала. Кошмар какой! Все это время… — Имельда разлила чай и мотнула головой, словно пытаясь что-то отогнать. — Все это время я думала, что Рози в Англии. Когда узнала, поверить не могла. Никак. Честное слово, целый день ходила как зомби.

— И я тоже. В общем, неделя не задалась.

Имельда принесла пакет молока и сахар, освободила для них место на кофейном столике.

— А Кевин… Такой парень замечательный! Какое несчастье! Я так расстроилась, хотела зайти к вашим, но… — Она пожала плечами. Хлое с ее мамашей и за миллион лет не разобраться в тонкой, но отчетливой классовой пропасти, из-за которой Имельда считала (возможно, справедливо), что ей не будут рады в доме моей матери.

— Жаль, я так хотел тебя увидеть. Но погоди-ка, теперь мы правильно беседуем, да?

— Надо же, Фрэнсис, ты нисколько не изменился! — улыбнулась Имельда. — Всегда умел убалтывать!

— Зато теперь у меня прическа лучше.

— О Господи! Ирокез помнишь?

— Могло быть хуже — рыбий хвост, как у Живчика.

— Фу, прекрати. Вот голова была…

Имельда пошла в кухню за кружками. Даже будь у меня в запасе уйма времени, в дальнейших разговорах смысла не было: Имельда куда сообразительнее Мэнди и уже поняла, что у меня есть цель, хотя и не знала какая.

— Послушай, Мельда, я, конечно, лезу куда не надо, но на то есть свои причины… — начал я.

Имельда сунула заляпанную кружку мне в руку и села в кресло, хотя на спинку не откинулась и глядела по-прежнему настороженно.

— Говори.

— Когда ты отнесла чемоданчик Рози в номер шестнадцатый, где ты его оставила?

Совершенно пустой ответный взгляд — взгляд тупого мула — ясно напомнил мне, где я очутился. Врожденные инстинкты взяли свое: Имельда прекрасно помнила, что беседует с копом.