Ночь длиною в жизнь - Страница 99

— Да не собираюсь я, идиотина! Ты правда думаешь, что я могу тебя бросить только потому что папа велел? Ты спятил?

— Господи, — выдохнул я. Сердце медленно возвращалось на законное место. — Ты хочешь, чтобы меня удар хватил? Я подумал… Господи!

— Фрэнсис… — Рози подошла ко мне и сцепила свои пальцы с моими — так, что даже стало больно. — Не хочу. Ясно? Я просто не знаю, что делать.

Я бы продал почку за то, чтобы придумать какой-нибудь волшебный ответ, и с рыцарской галантностью предложил:

— Давай я поговорю с твоим папой? По-мужски. Объясню ему, что никогда не обижу тебя.

— Это я ему уже говорила. Сотни раз. Он уверен, что ты мне лапшу на уши вешаешь, хочешь в трусики залезть, а я, дура, всему верю. Меня он не слушает, а тебя послушает?

— Я докажу ему. Когда он увидит, как я с тобой обхожусь…

— У нас нет времени! Он велел мне порвать с тобой сегодня, или он выкинет меня из дому — а он так и сделает. Это разобьет маме сердце, но ему плевать. Он даже навсегда запретит ей видеться со мной, и она — спаси ее Господи — послушается.

Семнадцать лет жизни в моей семье научили меня единственному выходу из положения: рот на замок.

— Так скажи ему, что ты послушалась и бросила меня. Никто и знать не будет, что мы все еще вместе.

Рози замерла, лихорадочно обдумывая это предложение.

— И надолго? — спросила она через секунду.

— Пока не изобретем что-нибудь получше, или пока твой папа не остынет… Если мы какое-то время продержимся, что-нибудь да изменится.

— Возможно. — Рози все еще думала, склонив голову над нашими сцепленными руками. — Думаешь, получится? Здесь такие языки…

— Ну да, будет непросто. Мы всем объявим, что расстаемся — так, чтобы поверили. И на выпускной вместе пойти не сможем: ты будешь беспокоиться, что папа узнает и выкинет тебя.

— Мне наплевать. А ты-то как? Тебе-то прятаться ни к чему; твой па не собирался записать тебя в монашки. Зачем тебе?

— О чем ты? — ответил я. — Я люблю тебя.

Меня словно оглушило: я никогда не произносил этих слов и знал, что больше никогда в жизни не скажу этого всерьез; такой шанс дается только раз. Мой выпал мне ни с того ни с сего туманным осенним вечером, под уличным фонарем, усыпавшим мокрый тротуар желтыми полосами.

Сильные, гибкие пальцы Рози переплелись с моими, она шевельнула губами и сказала только:

— Ох!

Это прозвучало словно милый, беспомощный, чуть слышный смех.

— Иди уже, — сказал я.

— Ну ладно. Значит, все хорошо, да?

— Хорошо?

— Ага. Я тоже тебя люблю. Значит, мы что-нибудь придумаем. Правда?

Я не мог произнести ни слова и не знал, что делать, — только с силой прижал Рози к себе. Старик, выгуливающий собаку, с трудом обошел нас и пробормотал что-то про возмутительные безобразия, но я не мог шевельнуться, даже если бы захотел. Рози с силой уткнулась лицом в мою шею; ее ресницы щекотали мне кожу, а потом шее стало мокро.

— Мы придумаем, — сказал я в теплые волосы Рози; я точно знал, что говорю правду — ведь мы вытащили козырную карту, джокера, который побивает все остальное. — Мы что-нибудь придумаем.

Мы отправились домой, нагулявшись и наговорившись вдосталь, начинать тщательный, сложный процесс убеждения Фейтфул-плейс в том, что между нами все кончено. Той же ночью, наплевав на уговор мудро выждать какое-то время, мы встретились в номере шестнадцатом. На время нам было наплевать. Мы лежали, обнявшись, на скрипучих половицах, и Рози завернула нас — грудь к груди — в мягкое синее одеяло, которое всегда носила с собой; и той ночью она не говорила мне «остановись».

Память о том вечере не давала мне даже предположить, что Рози может умереть. Ее пылкая ярость, наверняка заметная на всю Вселенную, как вспышка сверхновой, могла залить ярким светом все рождественские елки. И после такого уйти в никуда, исчезнуть насовсем представлялось немыслимым.

Дэнни Спичечник спалит велосипедный магазин и аккуратно устроит так, что все улики недвусмысленно укажут на Шая, стоит мне только вежливо попросить. С другой стороны, есть ребята, рядом с которыми Дэнни — слабак; они прекрасно справятся с задачей, гарантируя именно тот уровень болевых ощущений, который я закажу, — и ни кусочка Шая больше никто не увидит.

Проблема состояла в том, что меня не устраивали ни Дэнни Спичечник, ни зубодробительная бригада, ни кто-то еще. Снайпер пусть себе забавляется: хочет он представить Кевина главным злодеем — на здоровье. Оливия права, никакие слова Кевину уже не повредят; правосудие откатилось в самый конец моего списка рождественских пожеланий. Все, что мне нужно, — Шай. Глядя через Лиффи, я видел Шая в его окне, где-то в путанице огней, — он курил, глядел через реку и ждал, что я приду за ним. Никогда, ни одной девушки — даже Рози — я не жаждал так, как жаждал его.

Днем в пятницу я отправил сообщение Стивену: «В то же время, на том же месте». Шел дождь, слякотный, пронизывающий насквозь и холодящий до костей; усталые посетители «Космо» пересчитывали сумки с подарками и верили, что, просидев подольше, смогут согреться. Сегодня я заказал только кофе, понимая, что много времени не потребуется.

Стивен недоумевал, что мы тут делаем, но вежливость не позволяла ему задавать вопросы.

— Записи телефонных разговоров Кевина еще не получены, — сказал он.

— Да я и не ждал. Когда завершается расследование?

— Скорее всего во вторник. Детектив Кеннеди говорит… то есть он полагает, что у нас достаточно улик, чтобы оформить дело. Теперь мы только приводим в порядок бумаги.